10 февраля исполняется 135 лет со дня рождения Бориса Пастернака – поэта, внесшего незаменимый вклад в русскую и мировую поэзию и прозу ХХ века. О поэте вне времени, стихах Юрия Живаго, Нобелевской премии и Вечности Пастернака рассказывает филолог ЮФУ.

Многие находят поэзию Бориса Пастернака затруднительной для понимания и видят недоступность её языка. Такие суждения берут начало в советском времени и возникают, когда читатель ждет от поэзии подтверждения очевидного. Но поэзия прежде всего погружает нас в особенный и уникальный образ мира всякого самобытного, и тем более выдающегося поэта.

 

Доцент кафедры отечественной и зарубежной литературы Института филологии, журналистики и межкультурной коммуникации ЮФУ Оксана Мирошниченко подчеркивает, что вопрос, как читать Пастернака — это по сути вопрос, как созданы стихи Пастернака, каким в них создан образ мира.

 

Поэт вне времени

 

Есть поэты, всецело принадлежащие своей эпохе, как, например, Николай Некрасов или Владимир Маяковский. В их произведениях легко узнаются конкретные исторические реалии, общественные и эстетические веяния времени. Пастернак – поэт вне времени, точнее, поэт, для которого время течет иначе.

 

В кашне, ладонью заслонясь,

Сквозь фортку крикну детворе:

Какое, милые, у нас

Тысячелетье на дворе?

[Про эти стихи, 1917]

 

Молодой Пастернак связан с мощным поэтическим движением Серебряного века. От символистов — прежде всего Александра Блока — поэт унаследовал многогранность образов, игру света и цвета, обращение к мировой литературе, постоянное взаимодействие двух миров: присутствие высшего замысла в повседневном. Ненадолго он окунулся и в броский мир футуризма, испытав заметное влияние Маяковского.

 

Но творчество Пастернака вышло далеко за пределы Серебряного века, оно принадлежит к так называемому «высокому модернизму» первой половины ХХ века. В плеяде «зрелых» модернистов, помимо Пастернака, можно назвать прежде всего Осипа Мандельштама, Анну Ахматову, Марину Цветаеву.

 

«В творчестве Пастернака традиционно выделяют два периода — ранний и поздний, и принято считать, что стихи этих этапов сильно отличаются: в ранних стихах -– страстность, игра впечатлений, «темная» образность, а в поздних, начиная с 40-х годов — мудрость и «высокая простота», — отметила Оксана Мирошниченко.

 

 

Воспринимая пастернаковскую поэзию как целое, мы приобщаемся к неповторимо-оригинальному, но целостному и по-своему единому для разных книг стихов миропониманию, пронизывающему все его творчество. О своем понимании искусства и сути творчества Пастернак много написал сам в автобиографической прозе «Охранная грамота» (1930) и «Люди положения» (1956).

 

Самое ясное, запоминающееся и важное в искусстве есть его возникновенье, и лучшие произведения мира, повествуя о наиразличнейшем, на самом деле рассказывают о своем рожденьи.

[Охранная грамота]

 

Есть такое призвание — Вселенную созерцать

 

Пастернак родился в творческой и при этом профессорской семье, его отец — художник, академик, преподаватель Училища живописи, ваяния и зодчества. Влияние художественных предпочтений эпохи очень заметно в ранней лирике поэта – ее часто сравнивают с импрессионистской техникой: она нацелена на передачу ощущения, восприятия. При этом Пастернак получил блестящее образование — изучал философию сначала в Московском университете, а потом в Марбурге.

 

Философские идеи переплавляются у Пастернака-поэта в способы восприятия мира, в утонченную импрессионистическую саморефлексию, которая выделяет Пастернака среди его современников – символистов, акмеистов и футуристов. Восприятие мира как большой Вселенной через наличное, очевидное, наглядное, часто обыденное — один из ключевых и сквозных принципов поэтики Пастернака — очевидно уже в первых опубликованных стихах.

 

Как бронзовой золой жаровень,

Жуками сыплет сонный сад.

Со мной, с моей свечою вровень

Миры, расцветшие висят.

И, как в неслыханную веру,

Я в эту ночь перехожу,

Где тополь обветшало-серый

Завесил лунную межу.

Где пруд — как явленная тайна,

Где шепчет яблони прибой,

Где сад висит постройкой свайной

И держит небо пред собой.

 

[Как бронзовой золой жаровень, 1912]

 

Исследователь творчества поэта Владимир Альфонсов отмечал, что единство человека с миром у Пастернака не умозрительное, а

всепроникающее. Оно изначально, оно дано.

 

В самом известном раннем стихотворении «Февраль. Достать чернил и плакать…» мерцающими штрихами Пастернак рисует приближающуюся весну в городе: пролетка, лужи, крики птиц, тающий снег. Но эта реальная, приближающаяся весна тут же переходит в иное, внутреннее, измерение

 

Февраль. Достать чернил и плакать!

Писать о феврале навзрыд,

Пока грохочущая слякоть

Весною черною горит.

 

Достать пролетку. За шесть гривен,

Чрез благовест, чрез клик колес,

Перенестись туда, где ливень

Еще шумней чернил и слез.

 

Где, как обугленные груши,

С деревьев тысячи грачей

Сорвутся в лужи и обрушат

Сухую грусть на дно очей.

 

[Февраль. Достать чернил и плакать, 1912]

 

Именно в такой — внутренним миром отраженной картине — слагаются стихи, а в центре внимания в итоге оказывается сама природа творчества, которая для Пастернака всегда спонтанна: «И чем случайней, тем вернее // Слагаются стихи навзрыд».

 

«Еще один тезис Пастернака из той же «Охранной грамоты»: «Мир – это музыка, к которой надо найти слова!». В этой фразе видны иные столь важные для Пастернака «творческо-родственные» истоки. Мать поэта – пианистка Розалия Кауфман. Под ее влиянием Пастернак еще в раннем детстве увлекся музыкой, а потом в юности стал учеником Александра Скрябина. Музыкальные формы пронизывают все стихи Пастернака, а звуковые приемы в стихах — эмблематичны для его поэтики», — рассказала Оксана Мирошниченко.

 

Сам Борис Пастернак драматический сюжет своих отношений с музыкой описал скупо: «Больше всего на свете я любил музыку и желал стать композитором, но у меня не было абсолютного слуха, и любимый мир шестилетних трудов, надежд и тревог я вырвал вон из себя, как расстаются с самым драгоценным».

 

С выбором сначала музыкального, а затем и поэтического призвания связана судьбоносная биографическая история. 6 августа 1903 года, в день Преображения, будущий поэт упал с лошади и чуть не погиб, повредив ногу и получив увечье. Позже чудесное спасение именно в день Преображения Господня Пастернак считал своим личным преображением, новым рождением, моментом пробуждения творческого дара: в бреду ему слышались трехдольные синкопированные ритмы галопа, а ритм – основа музыки и поэзии.

 

«Мотив нового рождения, «преображения» станет ключевым и для венчающего раннюю лирику стихотворения «Марбург», и, конечно, для его книги стихов начала 30-х годов – «Второе рождение». А исполнение предначертанной судьбы вырастет в сквозной сюжет стихов из романа «Доктор Живаго». Музыка, живопись и философия сказались в творчестве Пастернака разными гранями — прежде всего в принципе «взаимозаменяемости образов». Поэзия для Пастернака — это зрение и слух, открытые навстречу миру в его полноте, это озарение в благорасположенности к миру, открытие его тайн. В каком-то смысле можно сказать, что Пастернак, пожалуй, — самый оптимистичный русский поэт ХХ века, основной посыл его стихов — благодарение за чудо жизни», — пояснила Оксана Мирошниченко.

 

Часто можно услышать, что большинство стихов Пастернака посвящено природе. Это суждение крайне неточное. В узком смысле «пейзажной лирики» у него очень мало. Природа для Пастернака – скорее синоним жизни как таковой, она служит эталоном ее естественности и полноты, его любимая метафора – «жизнь-сад».

 

Образные ряды, связанные с природой, человеческими чувствами, миром вещей и искусством никогда не существуют у Пастернака раздельно, они сплавляются, даны во взаимопроникновении. Жизнь шире любого из них по отдельности, но каждый из этих образов у Пастернака стремится представить всю жизнь. Это в полной мере относится и к поэтике одной из ключевых книг стихов Пастернака «Сестра моя – жизнь».

 

Давай ронять слова,

Как сад — янтарь и цедру,

Рассеянно и щедро,

Едва, едва, едва.

Не надо толковать,

Зачем так церемонно

Мареной и лимоном

Обрызнута листва.

Кто иглы заслезил

И хлынул через жерди

На ноты, к этажерке

Сквозь шлюзы жалюзи.

Кто коврик за дверьми

Рябиной иссурьмил,

Рядном сквозных, красивых

Трепещущих курсивов.

Ты спросишь, кто велит,

Чтоб август был велик,

Кому ничто не мелко,

Кто погружен в отделку

Кленового листа

И с дней Экклезиаста

Не покидал поста

За теской алебастра?

……………………………

Не знаю, решена ль

Загадка зги загробной,

Но жизнь, как тишина

Осенняя, — подробна.

 

[Давай ронять слова, 1917]

 

В более поздний послевоенный период жизнь как основополагающая ценность из «сестры» превращается для поэта в высший дар, явленное чудо

творения, взывающее к ответному благодарению. Для художника ответным

актом является творчество. С этой точки зрения можно попытаться посмотреть и на прозу поэта, его главный текст — роман «Доктор Живаго»,

созданный в 40-50-е годы.

 

Роман «Доктор Живаго» — стихи значат больше, чем биография

 

«Доктор Живаго» не просто один из главных русских романов ХХ века. Он

притягивает к себе невероятное количество «прочтений» и ракурсов понимания. Сам жанр этого романа вызывает множество версий, а жанр — мощный «инструмент» прочтения.

 

«Разные исследователи рассматривают «Доктора Живаго» как исторический роман, семейно-биографический, идеологический или философский роман, «роман тайн», лирический роман и не только. Обращают внимание на то, что Первая книга романа – сумма моделей русского классического романа, а Вторая книга близка к фольклорно-мифологической картине мира: роман-сказка, роман-миф и даже христианский апокриф. Текст романа столь многообразным прочтениям не сопротивляется», — поделилась Оксана Мирошниченко.

 

Внешние события в романе: катастрофические события мировой войны, революции, гражданской войны, личные и семейные драмы героев — будто «уводятся в подполье». На первый план выступают другие ключевые события: главные сюжетные линии романа связаны не столько с сюжетом испытания героев историей и эпохой, сколько с сюжетом загадки судьбы и предназначения героя и его перевоплощения в поэта.

 

«В таком прочтении все внешние испытания героя приводят его в конечный пункт, в котором остается тетрадка стихов Юрия Живаго, которая оказывается единственным событием плана «вечности». Вся череда мытарств главных героев внутри катастрофического поворота истории – залог появления этих стихов – иначе они бы не возникли. Но стихи больше, чем биография – они все внешнее преображают с позиции вечности — прежде всего через призму Евангельской истории, лежащей в основе «Стихотворений Юрия Живаго», — объяснила Оксана Мирошниченко.

 

Так, мировоззренческим центром романа оказывается идея воскресения-бессмертия — преображения героя творчеством. Торжество над смертью случилось именно в нем. Тогда весь роман можно прочитать как изложение жизненного пути поэта, предваряющее посмертное издание его стихов.

 

Виктор Шкловский, критиковавший прозаические части, писал Пастернаку о том, что «Стихотворения Юрия Живаго» «пропарывают роман, унося его в вертикальную высь». Этот цикл из 25 стихотворений, имеющих двойное авторство – Пастернака и его героя – одна из безусловных вершин лирики поэта.

 

«Цикл ювелирно выстроен различными способами, наиболее очевидный из которых -– воспроизведение годового круговорота — тоже цикл – от весны до весны. Первое («Гамлет») и последнее («Гефсиманский сад») стихотворения цикла образуют кольцо, связанное с основным мотивом моления о чаше, и выводят на первый план основной сюжет «Стихотворений Юрия Живаго» и романа в целом -– исполнения предначертанного пути как свободно выбранной жертвенной судьбы, ведущей человека к бессмертию, и сближает историю Живаго — человека и поэта — с историей Христа», — подчеркнула Оксана Мирошниченко.

 

Важную роль в подобной «рифме» играет центральное стихотворение цикла «Август»: здесь в балладном сюжете пребывания героя за границей смерти в день Преображения Господня, а затем его пробуждения к новой жизни – в мощном катартическом финале утверждается спасающая и воскрешающая сила творчества, способного пробудить смертного человека к вечному бытию.

 

Прощай, размах крыла расправленный,

Полета вольное упорство,

И образ мира, в слове явленный,

И творчество, и чудотворство

 [Август]

 

Творчество и чудотворство лирически связывает судьбу поэта-творца с судьбой Христа-чудотворца. Метафора «жизнь-сад» преобразилась в «жизнь-Гефсиманский сад», а творчество стало способом обретения личного бессмертия.

 

Нобелевская премия: исполнение предначертанной судьбы

 

Роман «Доктор Живаго» сыграл в судьбе Пастернака роковую роль. История его публикации и последовавшие за ней события сами по себе достойны остросюжетного фильма. В конце 1957 года роман был опубликован на итальянском языке, а вскоре — и на других, в том числе и на русском. При этом текст при публикации не был авторизован – издание вышло по не выправленной автором рукописи.

 

«В послевоенные годы Пастернак несколько раз выдвигался на соискание Нобелевской премии по литературе. Наконец, В 1958-м -– после публикации «Доктора Живаго» на Западе -– его кандидатура была выдвинута Альбером Камю, и Пастернак стал вторым после Ивана Бунина русским писателем, удостоенным этой награды. Хотя премия была присуждена Пастернаку «за значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа», было очевидно, что писатель ее получил прежде всего за только что вышедший роман», — рассказала Оксана Мирошниченко.

 

Публикация «Доктора Живаго» на Западе вместе с присужденной Нобелевской премией привела к жесточайшей травле поэта, поддерживаемой не только советской властью, но и многими товарищами по перу. В итоге от Нобелевской премии Пастернак отказался.

 

А публикация одного из главных русских романов XX века на Родине не в самиздатовской, по сути «пиратской», версии, а по беловой авторской рукописи, текстологически выверенной, произошла лишь спустя 30 лет – «Доктор Живаго» был опубликован в журнале «Новый мир» в 1988 году миллионным тиражом. Поэзия Пастернака с 1965 года и по начало 1980-х в России тоже не издавалась.

 

В последней книге стихов Пастернака «Когда разгуляется» есть стихотворение, написанное за год до смерти и на пике травли.

 

...Что же сделал я за пакость,

Я убийца и злодей?

Я весь мир заставил плакать

Над красой земли моей.

Но и так, почти у гроба,

Верю я, придет пора –

Силу подлости и злобы

Одолеет дух добра.

 

[Нобелевская премия, 1959]

 

Жизнеутверждающий финал — преодоление отчаяния — очень показателен для последней книги стихов 1956-1959 годов. Здесь поэт не только достигает известной «высокой простоты»: парадоксальным образом по отношению к биографическим перипетиям автора его лирический герой обретает умиротворение и выходит из плана линейного времени в план Вечности.

 

Страстное благодарение за чудо жизни, которая видится произведением искусства Творца, остается главным сюжетом поздних стихотворений. Один из поздних шедевров «В больнице» можно считать апофеозом такого благодарения, которое помогает человеку подняться над смертью, увидеть тот замысел, который действительно совершенен.

 

О, Господи, как совершенны

Дела твои, — думал больной, —

Постели, и люди, и стены,

Ночь смерти и город ночной.

Я принял снотворного дозу

И плачу, платок теребя.

О боже, волнения слезы

Мешают мне видеть тебя.

Мне сладко при свете неярком,

Чуть падающем на кровать,

Себя и свой жребий подарком

Бесценным твоим сознавать.

Кончаясь в больничной постели,

Я чувствую рук твоих жар.

Ты держишь меня, как изделье,

И прячешь, как перстень, в футляр.

[В больнице, 1956]

Незыблемым остается и закон «чуда творения» – связи, единства и нерасчленимости природы, человеческой истории, творчества, и что особенно явно в последних стихотворениях – Вечности. Именно об этом — последнее стихотворение книги и последнее слово в творчестве поэта «Единственные дни».

 

На протяженье многих зим

Я помню дни солнцеворота,

И каждый был неповторим

И повторялся вновь без счета.

И целая их череда

Составилась мало-помалу —

Тех дней единственных, когда

Нам кажется, что время стало.

Я помню их наперечет:

Зима подходит к середине,

Дороги мокнут, с крыш течет

И солнце греется на льдине.

И любящие, как во сне,

Друг к другу тянутся поспешней,

И на деревьях в вышине

Потеют от тепла скворешни.

И полусонным стрелкам лень

Ворочаться на циферблате,

И дольше века длится день,

И не кончается объятье.

 

[Единственные дни, 1959]

 

Главная миссия поэта в пастернаковской системе ценностей — творческое постижение тайны и сути мира. Анна Ахматова когда-то сказала: «Мир природы – сада, парка, леса и населяющих их деревьев, кустов, трав, проходит через все творчество Борис Пастернака, а благоговейное и восхищенное отношение к голосам и разговорам рощ, ветвей, листьев говорит о его слиянии с жизнью природы, о глубоком понимании и переживании своего единства с Богом и миром».

«Тайна единства с Богом и миром, явленная Пастернаку-творцу, остается за пределами понимания при беглом чтении, но открывается при погружении на глубину. У Пастернака много вдумчивых читателей: согласно опросу, проведенному несколько лет назад медиа о поэзии «Prosodia», Пастернак входит в десятку самых читаемых в наши дни русских поэтов», — подытожила Оксана Мирошниченко.

 

Автор текста: Алина Зарубина
Ред: Алексей Романенко