Поэт, который 30 лет не писал стихов

Многие литературоведы отмечают, что Бунин прежде всего поэт. Даже когда он пишет прозу. Да и сам Бунин на протяжении всей свой жизни считал себя именно поэтом – это подтверждают и многочисленные мемуарные свидетельства, например, Ирины Одоевцевой, Александра Бахраха, Зинаиды Шаховской.

Доцент кафедры отечественной и зарубежной литературы Института филологии, журналистики и межкультурной коммуникации (ИФЖиМКК) ЮФУ Светлана Калашникова рассказала, что Бунин выучился читать по гомеровской «Одиссее».

«Первое стихотворение было написано им в возрасте восьми лет. Второй прочитанной книгой стала «Песня о Гайавате» Генри Лонгфелло. Писатель признавался, что с детства был помешан на этой книге и всегда мечтал ее перевести. Мечта осуществилась: в январе 1899 года «Песня…» вышла отдельным изданием. Литературным дебютом были, разумеется, тоже стихи («Над могилой С.Я. Надсона», 1887), первой книгой – сборник «Стихотворения 1887–1891 гг.»», — пояснила Светлана Калашникова.

За книгу стихов «Листопад» (1901) и перевод Лонгфелло Бунин получил свою первую Пушкинскую премию в 1903 году. Вторую, в 1909-м, снова присудили за стихи и стихотворные переводы в составе собрания сочинений. Обе премии были половинные, причем вторую пришлось разделить с прозаиком Александром Куприным, но все это не помешало избранию Бунина академиком по разряду изящной словесности в том же 1909 году.

Главным, однако, были не регалии, а внутреннее ощущение себя поэтом. Когда критик Р.В. Иванов-Разумник в одной из статей 1912 года позволил себе написать, что «конечно, не стихами оставит о себе память в русской литературе И.А. Бунин, а своими рассказами», писатель заметил только: «Очень гнусная статейка».

Последние 30 лет жизни Бунин, за единичными исключениям, не писал стихов. И тем не менее, подводя итоги своей творческой биографии, он начал именно с них, выпустив в 1929 году «Избранные стихи» (в общей сложности 200 текстов). Владимир Набоков в рецензии на это собрание написал: «Стихи Бунина – лучшее, что было создано русской музой за десятилетия». И добавил, что равного этому поэтическому голосу у нас не появлялось со времен Тютчева.

«При этом проза Бунина удивительна именно своей необычностью. Современниками поэзия Бунина расценивалась как своего рода «описательство» — следует в этом случае вспомнить, например, высказывание К. Чуковского: «Лирика в ранней поэзии Бунина сводилась к минимуму, порою – к нулю, и оттого его стихотворения в те ранние годы казались бездушными, лишенными той заразительности, той магии сердца, того магнетизма, какие свойственны, например, поэзии Александра Блока». Но в контексте прозы такое описательство становится уже уникальной авторской художественной философией, в контексте которой мир един и бесконечен, и человек в этой бесконечности – не вершина творения, а такой же, как все остальные, атом его. В нем и через него действуют мировые силы жизни, любви, красоты, радости и гибели. Бунинская проза не то что не натуралистична, но даже и не совсем реалистична. Она феноменологична! В основе этого авторского принципа – особая «объективная субъективность» автора», — рассказала Светлана Калашникова.

Бунин уже в детстве, останавливаясь в изумлении перед зеркалом, замечал: «На этом зеркале и до сих пор видна царапина, сделанная моей рукой много лет тому назад, – в эту минуту, когда я пытался хоть глазком заглянуть в неведомое и непонятное, сопутствующее мне от истока дней моих до грядущей могилы» («У истока дней»).

Для реалистической же «теории отражения» куда более таинственное зеркало – сознание художника – представляется простым механизмом, предназначенным «отражать» так называемую «объективную действительность».

Феноменологическая проза

Иван Бунин – фигура в русской литературе, которую одновременно и просто, и невозможно вписать в какие-либо рамки. С одной стороны, это певец усадебной Руси, ностальгии и антоновских яблок, с другой – автор мрачных, экзистенциальных произведений вроде «Господина из Сан-Франциско». Но кажущаяся противоречивость исчезает, если рассматривать творчество Бунина не как набор сюжетов, а как целостное художественное сознание. Для него память была не просто воспоминанием, а «своего рода духовным инстинктом человека», связью с таинственными основами бытия. Это своего рода эквивалент вечности.

«”Антоновские яблоки” – это первое произведение Бунина, где четко проявляется стилевое самосознание писателя, его художественная философия памяти. Текст открывается знаком многоточия и глаголом «…Вспоминается», далее следует текст, построенный не по хронологическому принципу, а на технике звуковых, вкусовых, обонятельных и других ассоциаций», – рассказала Светлана Калашникова.

В этом рассказе прошлое – это уже не объективная данность, существующая помимо нас, оно дается в субъекте как феномен памяти. Освобождённая от времени чувственность становится в памяти мостом между сегодня и всегда, атрибутом непреходящего, как у Пруста. Если Пруст обретает утраченное время, вспоминая вкусовые ощущения детства, то у Бунина таким толчком служит запах антоновки. И это и есть ощущение жизни, вернее, вовлеченности субъекта в ее поток.

Смерть же для Бунина, как и любовь, это величайшая тайна мира, состояние, которое подводит обыденность к вечности и придает существованию смысл. Кажется, что «Господин из Сан-Франциско» – это текст о торжестве смерти. Но это скорее текст о конце новой цивилизации, основывающейся на противоестественности и пустоте технического прогресса, на неравенстве.

Богатство и власть не дают сами по себе счастья в жизни, не придают жизни ни ценности, ни красоты – всё это лежит совершенно в иной плоскости и измеряется иными мерками. И в бедности можно быть счастливым, как счастливы два абруццких пастуха, спускающиеся с гор и воздающие хвалу солнцу, утру и Богоматери, как счастлив рыбак Лоренцо, «беззаботный гуляка и красавец». Они единственные в рассказе носители живой жизни и единственная светлая нота.

Вот эта светлая нота звучит и в «Антоновских яблоках» как чувственное торжество живой жизни, в контексте которой смерть – таинственный, пугающий, но закономерный момент круговорота бытия. Кстати, недаром Бунина всегда так тянуло на Восток. В моменте же живой жизни смерти нет – рассказ «Легкое дыхание» как раз об этом.

Модернист против воли

Бунин часто позиционировал себя вне основных течений Серебряного века, язвительно отвергая символизм и декаданс.

«На самом деле Бунин достаточно далек от традиционного реализма и своим мироощущением, и своей поэтикой. Тем более он был далек от описательного бытовизма писателей, входящих в товарищество “Знание”. Даже традиционные на первый взгляд для реализма темы и жизненные ситуации решаются Буниным совершенно по-иному и очень своеобразно. Сегодня практически все критики признают близость Бунина к символистам в конце 1890-х и начале 1900-х годов. В текстах Бунина выделяют приемы и мотивы, присущие новому искусству. Только Бунину было чуждо, например, стремление Белого и других сделать именно форму содержанием, а важно было именно то, что форма рождается вместе с содержанием и становится неотделимой от него», – пояснила Светлана Калашникова.

Для бунинских текстов характерна бессюжетность и лиричность. Считается даже, что Бунин своими бессюжетными рассказами создал новый жанр в русской литературе – жанр фрагмента, который И. Ильин называл «мечтания». В десятилетия, предшествовавшее эмиграции, и в 20-е годы Бунин пишет свои самые прославленные произведения, в контексте которых никогда сюжетная интрига не оказывается в центре внимания.

Драматизм его произведений не в сюжетной коллизии, а в самой атмосфере и тоне повествования. Иногда фабула вообще задается в первых фразах и развивается как музыкальная тема («Сосны», «Захар Воробьев»). То, что должно бы быть кульминацией сюжета, оттесняется на задний план, акцент делается на совсем другое: не на «что», а на «как». Но это не формалистский вариант «как», а скорее феноменологический.

Техника блоков бунинского текста приобретает характер контрастного монтажа – впоследствии этим кинематографическим приемом будет широко пользоваться модернистская литература. Ну и самое главное заключается в том, что в творчестве Бунина происходит устранение разрыва между субъектом и объектом, происходит их слияние, или точнее радикально переосмысливается отношение «субъект-объект», так что наивная «объективность» традиционной «реалистической» литературы в итоге оказывается фикцией.

Восприятие действительности художником оказывается единственно достоверным и единственно достойным содержание искусства, в контексте которого места «типическому» просто нет. Таким образом Бунин невольно примыкает к той борьбе за «идеализм» против материализма и его эквивалента в эстетике – «реализма», которую в конце XIX-начале ХХ века вели писатели-модернисты.

«Любовь – это когда хочется того, чего нет и не бывает»

Любовь для Бунина всегда была главной темой творчества. Как и смерть. В юности Бунин пережил любовную катастрофу, которая нанесла ему глубокую травму. Бунин осознает трагическое столкновение мечтаний с реальностью, понимает, что есть некий принципиальный и неустранимый разлад между идеальным миром и реальным бытием:

«Я чувствовал, что я чужой всем званиям и состояниям. Равно как и всем женщинам: ведь это даже как бы и не люди, а какие-то особые существа, живущие рядом с людьми, еще никем точно не определенные, непонятные, хотя от начала веков люди только и делают, что думают о них».

«Женщины так и будут для него всегда загадочными существами, а любовь – одной из мучительнейших загадок мира, силой, которая вне всяких этических иерархий ее форм дает ощущение абсолютной полноты бытия. Именно в ситуации полного ужаса и кошмара Второй мировой Бунин создает одну из самых замечательных своих книг о любви – сборник рассказов «Темные аллеи», на титульном листе которого он в свое время отметит, что «Декамерон» написан был во время чумы. «Темные аллеи» можно назвать энциклопедией любви», – рассказала Светлана Калашникова.

Тут и животная любовь-функция («Гость», «Кума»), и продажная «любовь» проститутки («Барышня Клэр»), тут и возвышенное чувство обожания, чуждое плотского влечения («Натали») и притворная любовь-игра («Ривьера»), тут и любовь-сделка, и любовь-вражда, любовь-близость, родственная и дружеская, тут и любовь снисходительно-покровительственная («Лизок») и любовь-отчаяние («Памятный бал» и «Зойка и Валерия»).

В «Железной шерсти» любовь-колдовство, а в «Качелях» и «В такую ночь» любовь как радостное опьянение. В «Холодной осени» это любовь-самозабвение, а в «Тане», «Кавказе» и «Мадриде» это любовь-жалость, неотделимая от нежности и сострадания.

Понятие аморальности для Бунина не актуально. Стихия естественной жизни – есть суть истинного чувства, коим и является любовь во всех своих проявлениях, она своего рода прообраз рая. А трагизм заключается именно в мимолетности этого состояния. Даже плотская чувственная любовь у Бунина служит мостиком в иные миры. Более прямой путь разве что лишь в одном рассказе – в «Чистом понедельнике».

«Окаянные дни» и невозвращение

Февральскую революцию Бунин, в отличие от большинства русской интеллигенции, встретил безо всякого энтузиазма. Бунин вообще всегда был против любых революций и переворотов, против прогресса. В крушении самодержавия он видел конец России не потому, что считал этот строй замечательным, а потому что не верил в быстрое построение демократии на «голом месте», среди народа, который, как он думал, даже не знает, что означает слово «демократия». Захват власти большевиками Бунин встречает с отвращением и отчаянием.

И если у Короленко и Горького неприятие большевиков приобретает в основном характер морального негодования, то у Бунина, как и у Вл. Набокова, отвращение к большевикам носит, пожалуй, не только моральный, но и, так сказать, эстетический характер. В этом проявилось его коренное свойство: видеть в основе трагизма мира не контраст добра и зла, а контраст красоты и уродства.

Свои дневниковые записи 1918-1919 гг. он собрал впоследствии в книге «Окаянные дни». Самое ценное для нас в этих записях сегодня – это то, что Бунин с его чувственным восприятием мира и необыкновенным уменьем передать увиденное запечатлел навсегда образ России тех дней. Бунин категорически не принимал большевиков и их устройство мира. При его несгибаемой принципиальности и гордости его скорее всего ждала бы судьба Гумилева, если бы он остался.

«То, что Бунин в последние годы своей жизни изменил свое отношению к советскому строю и «мечтал» вернуться на родину, не находят своего подтверждения. Бунин действительно мечтал вернуться – и возвращался постоянно памятью, но вернуться в Россию, а не в Советский Союз. Что же касается соблазнительных предложений вернуться, то игра закончилась духовной победой Бунина и его материальным поражением», – пояснила Светлана Калашникова.

Нобелевская премия и актуальность сегодня

Бунина номинировали на Нобелевскую премию четыре раза: в 1922, 1926, 1930 и 1933 годах. Выдвижению Бунина поспособствовал его друг и соратник по перу Марк Алданов. Еще в 1922 году он обратился с такой просьбой к Ромену Роллану, после чего тот внес Бунина в список соискателей одной из самых престижных международный премий, но тогда кандидатуру Бунина Нобелевский комитет не одобрил.

И лишь спустя десять лет – 10 ноября 1933 года — объявил всемирно: «Решением Шведской академии Нобелевская премия по литературе присуждена Ивану Бунину за строгий артистический талант, с которым он воссоздал в литературной прозе типично русский характер».

Тот же Ходасевич откликнулся на это событие статьей «О Бунине» в «Современных записках»:

«Ровно неделю тому назад я писал: „Чем дороже нам Бунин, тем труднее для нас становится изъяснить иностранцу, в чем заключается его знание и сила… Мне горько не только оттого вообще, что до сих пор Нобелевская премия не дана русскому, но еще и оттого, что так трудно было бы объяснить европейскому литературному миру, почему именно Бунин достоин этой премии более, чем кто-либо другой“. К счастью для всех нас и к великой радости для меня, оказался я все-таки не совсем прав. В самый тот день, когда появилась моя статья, Нобелевская премия была присуждена Бунину. Я по-прежнему думаю, что самое сильное в Бунине, его словесное мастерство, иностранному ценителю недоступно. Оказалось, однако, что и других качеств его творчества достаточно для того, чтобы премия была ему предоставлена. Члены Шведской Академии сумели оценить Бунина и по переводам – это делает честь их литературному пониманию».

В истории русской словесности Иван Алексеевич Бунин навечно останется блистательным прозаиком (историки литературы уверены, что Нобелевскую премию он получил за автобиографический роман «Жизнь Арсеньева»), поэтом и строгим ревнителем чистоты русского языка. Его книги по наше время не утратили самобытной актуальности, и сегодня, как и много лет назад, определяют пути русской литературы.

В частности, некоторые исследователи видят единство повествовательной природы «Жизни Арсеньева» и «Доктора Живаго» Пастернака. Литературовед Л. Колобаева, например, определяя жанр этих романов, называет их феноменологическими.

«Тексты бунинской «деревенской эпопеи» (повесть «Деревня», «Суходол», рассказы) повлияли на формирование и развитие традиций русской деревенской прозы. Очень ценил Бунина М. А. Шолохов. Бунин, кстати, отлично знал, что в «Тихом Доне» помещик Листницкий читает барышне «сохранившиеся в памяти, пахучие и густые, как чабрецовый мед, бунинские строки». Правда, речь идет о стихах. А что касается шестидесятников, то В. Г. Распутин был большим мастером слова – получил филологическое образование, как же ему не знать Бунина? У Ф. А. Абрамова, профессионального филолога, жена, Л. В. Крутикова, была одним из первых и очень хороших отечественных буниноведов; слово Бунина дома так или иначе звучало, обсуждалось», – рассказала Светлана Калашникова.

Писатель совсем из другого теста, гениальный В. М. Шукшин, быть может, оказался ближе всего к бунинскому пониманию русского мужика, того доброго и дурного, что в нем намешано, есть даже сюжетно любопытные переклички – «Охота жить» Шукшина и бунинский «Весенний вечер». Так по-разному владевшие словом Бунин и Шукшин глубже всего заглянули в сокровенную суть русского человека.

Если же говорить о современных авторах, то вот, например, в романе Нади Алексеевой «Белград» Иван Алексеевич фигурирует как один из персонажей.

Что касается традиций бунинской прозы в современной отечественной литературе, то, во-первых, этот вопрос требует специального изучения, а во-вторых, думается, стоит присмотреться к традициям феноменологического романа. Их можно зафиксировать, например, в романе Е. Водолазкина «Авиатор».

«Помимо хрестоматийных «Господина из Сан-Франциско» и «Чистого понедельника», к которым стоит возвращаться с новым жизненным опытом, безусловного внимания заслуживает рассказ «Лёгкое дыхание». Сама же очень люблю рассказы «Сны Чанга» и «Солнечный удар». Совершенно уникальным текстом видится мне роман Бунина «Жизнь Арсеньева». Это не воспоминание о жизни, не автобиографический роман, а воссоздание своего восприятия жизни и переживание этого восприятия, то есть новое «восприятие восприятия» — «ego cogito cogitata qua cogitata»», — подытожила Светлана Калашникова.

Автор текста: Екатерина Борисова

Ред: Алексей Романенко